Макс Фрай - Жалобная книга [litres]

Названия европейские — Каальбеда, Кальдеба, Каальдабала, Содохаха, Зодельболюх, Зандельдена.

Названия арабские — Сад аз-Зибих — «Счастье Жертвоприносителя».

Восходящие звезды — альфа и бета Козерога.

Магические действия — заговоры для снятия вражды всякого рода.

День не прошел — пролетел, хоть и вместил в себя несколько десятков чужих лет. Я в общем перегнул палку, совсем не обязательно было сегодня покидать постель и отправляться искать приключения на свою задницу. Медовый месяц — это, конечно, перебор, но уж один-то единственный медовый денек, краткий и безмятежный вполне можно было себе устроить.

Я, однако, бываю порой упрям как осел — даже вопреки собственным насущным интересам. Под вечер велел Варе одеваться: пришло, дескать, твое время договор выполнять, а я снова заступлю на вахту после полуночи, как нам, демонам да упырям, и положено. Она, собственно, и не возражала, даже посмеялась над моими формулировками, словно бы это я, болван, договор такой нелепый выдумал собственной глупой головой.

Оно, впрочем, и хорошо, что посмеялась. Сразу бы так. Но теперь расслабилась наконец — не только моими стараниями, но и ценой собственных усилий. Погасила опасный огонек безумия, тлевший в ее зрачках со вчерашнего вечера, и вдруг снова стала прежней Варенькой, резкой, немного угловатой умницей-красавицей, острой на язык, властной и беспомощной одновременно — такое сочетание я прежде встречал только у совсем мелких детишек, избалованных родительской опекой. Откуда это в ней, такой самостоятельной, одинокой, давным-давно взрослой барышне? Неведомо. Однако же никуда не денешься, есть и идет ей чрезвычайно.

Ей, впрочем, все идет, кроме, разве вот, почти беспричинного отчаяния, которое, по правде сказать, вообще никого не красит.

Смех смехом, но Варя честно выполняла собственные условия. Изображала неподдельный энтузиазм, постоянно оглядывалась по сторонам в поисках подходящих объектов внимания, теребила меня расспросами. Сперва — все в той же кофейне на Большой Дмитровке, затем — в модном бутике и даже в вагоне метро, куда мы спустились по ее собственной просьбе: вспомнила вдруг давешний рассказ Капы про Олега Подземного Жителя заинтересовалась: а действительно, как оно бывает под землей? То и дело тянула меня за рукав: «Ты тоже давай, попробуй, тебе же хочется! Вон та тетенька с синими волосами — по-моему, просто прелесть! А мужик с портфелем тебе как? Кажется, там такие достоевские бездны кроются… Или ну его, как думаешь?..» Увлеклась новой игрой так, что почти демонстративное притворство постепенно превратилось в искреннюю заинтересованность — она и сама не заметила. Так часто бывает; я, собственно, на то и рассчитывал.

Потом, по дороге домой, Варя взахлеб рассказывала мне о короткой, но увлекательной жизни запойного художника, своей первой сегодняшней добычи. Меланхоличная девица из Prada впечатлила ее куда меньше.

— Ей, бедной, совсем-совсем не везло с любовниками. Все какие-то олухи немощные попадались, никто ее расшевелить не мог… Ну и вообще скучно. Сытая, красивая, зеленая тоска. Я лет пять с нею вместе помаялась и решила, что с меня хватит…

Зато студент Миша, которого мы отыскали в вагоне метро, понравился ей чрезвычайно.

— Такая, знаешь, простая, но хорошая, в сущности, человеческая жизнь, — сбивчиво объясняла Варя. — Сперва — сейчас вот прямо — учеба, много друзей, пьянки какие-то веселые, без надрыва, большая любовь, большой облом, зато по мелочам ему и тут везло, великое множество приятных мелких романов между делом успел провернуть. Потом аспирантура, пару лет покрутился, как мог, наконец, плюнул на все и уехал сначала в Англию, затем в Канаду, благо профессия позволяла… Он там отлично прижился, как родной, так вроде бы редко бывает. Женился на своей коллеге. Красивая такая мексиканка, настоящая Кармен, только характер ангельский… Родили, представляешь, восемь детишек; счастливы были и не сказать, что бедны. По крайней мере, на еду, жилье и учебу всем хватало, а больше им и не требовалось ничего… И, знаешь, никаких внутренних конфликтов, ни депрессий тебе, ни страхов, ни житейских катастроф, даже этого легендарного кризиса среднего возраста у человека не случилось. Просто счастливая семейная жизнь, да еще и работа вполне себе любимая, за хорошие деньги, представляешь?! Детки все отличные выросли, никаких с ними огорчений не было. Это, наверное, тоже талант — быть очень хорошим папой, да? Я бы, конечно, такую жизнь прожить не сумела, но вдруг, вот так, сверх программы — просто курорт, счастье!

— И совесть, — интересуюсь, — не мучает больше? Или ты просто честно выполняешь договор?

— Ох, действительно, ведь был же договор! — Варя смеется и честно, как на духу признает: — Забыла я про договор. Столько лет прошло!.. Так слушай, с тебя же, выходит, еще несколько часов гибельной любви причитается? Теперь припоминаю. До полуночи еще далеко, но…

— А как ты думаешь, с какой радости я домой тебя везу? Даже не предлагаю поужинать где-нибудь в ночном клубе. Совсем на меня не похоже, разве нет?..

— Не похоже, да… А с совестью своей я, будешь смеяться, как-то договорилась. Поняла кое-что. У меня теперь свой собственный кодекс чести, а вы, злые магрибские колдуны, живите, как хотите.

— А ну-ка, ну-ка, — прошу. — Расскажи про кодекс чести.

У самого-то заранее волосы на загривке дыбятся — так, на всякий случай. Мало ли, что она там придумала…

— Ну вот, смотри. Взять, к примеру, хотя бы этого же Мишу. Мне в его шкуре было приятно, ему, надо понимать, тоже. Но никаких особо бурных страстей у него и не было никогда. Не того склада человек. Ну вот, любовь эта великая, несчастная, в юности, да. Но такие острые ощущения кто угодно рад бы под наркозом пережить… А потом — все, успокоился. И уезжал отсюда, ни о чем не волнуясь, и женился больше по нежности, чем по страсти, и детей своих любил крепко, но как-то… ну, знаешь, без надрыва, что ли. Когда кто-то из них болел, я… то есть не я, конечно, а Миша говорил себе: «Дело житейское», — вызывал врача, покупал нужные лекарства и спал спокойно. Может быть, именно поэтому и оказался таким хорошим папой, что не дергался по пустякам. Я бы так точно не смогла, почти преклоняюсь!.. Это я все к тому рассказываю, что у него интенсивность переживаний отнимать — уж точно не грех. Потому что отнимать, строго говоря, нечего. Ну, будет он еще чуть-чуть спокойнее, невелика разница… С Мишей понятно?

— Понятно. Дальше рассказывай.

— Да тут и рассказывать особенно нечего. Смотри, ну вот тебе противоположный пример, художник этот из «Кофеина», жертва грядущего делириума… Это ведь даже благо, что у него ощущения притупились по моей милости. Потому что там такие страсти-мордасти, не приведи господи! Мне-то вполне интересно было, но только потому, что сегодня я четко отделяла себя от него, все время осознавала, что это — не моя жизнь. А то бы ужас вышел, вообразить боюсь… В общем, принцип тебе должен быть понятен: если я вижу, что мое воровство ничего не меняет или даже облегчает боль — ну и славно, значит, все дозволено. А если совсем хороший человек попадется вроде этой вот вчерашней Лии — что ж, тогда следует чуть-чуть покайфовать и оставить человека в покое. Так что хорошо даже, что меня вчера старуха изгнала. Надеюсь, она и Чингизида твоего изгонит как-нибудь. Потому что кому-кому, а Лие я от души желаю прожить свою жизнь во всей полноте. Она очень хорошая, для такой все оттенки настроения важны. Но подобных людей, сам знаешь, мало… В общем, вот такой у меня вышел расизм, дискриминация и прочий жуткий фашизм. Но люди ведь правда вовсе не равны — просто потому, что все разные. Разве нет?